Дилер реальности  - Николас Димитров

Как я убью эту ночь, точнее ее остаток, мне пока неизвестно. Ночь с воскресенья на понедельник – значит, ночные клубы закрыты и в круглосуточных барах тоже царит пустота. Это правило действует даже в Сингапуре, который, как все думают, никогда не спит. Сам того не замечая, я разгоняю машину до двухсот километров в час. Когда-то при столь дерзком превышении скорости в машине взвыла бы оглушающая сирена. Сегодня же я безнаказанно мчу по эстакаде мимо вереницы черных окон, изредка подсвеченных чьей-то бессонницей. Ночной город мелькает обрывками марева, которое перемежается вспышками стробоскопа – это ярко подсвеченная реклама, обращенная ни к кому. Съезжаю с эстакады и едва не врезаюсь в ярко-оранжевую спортивную машину, неожиданно выскочившую на перекресток. Визжат тормоза, оглушительно скрежещут колеса, оранжевое авто вертится на месте, и я, проносясь мимо, успеваю разглядеть искаженные ужасом лица людей в машине. Парень и девушка, совсем юные, почти подростки. Только спустя несколько минут и десяток кварталов я понимаю, что чуть не угробил их и чуть не погиб сам. И, ясно осознав это, ничего не чувствую. Смерть никогда не пугала меня. Это качество я скрывал даже от родителей, не желая выглядеть фриком. О нем знал только Харон. Не потому ли он и выделил меня среди других?

Через несколько минут я оказываюсь на краю пятого дистрикта, бывшего района Гейланг, где проститутки терпеливо ждут встречи с ночными бродягами вроде меня. Для досуга я предпочитаю компанию именно таких женщин, не лезущих в душу и не требующих внимания. Первая же попавшаяся девчонка вполне соответствует моему сексотипу: худощавая, с детскими чертами лица, на вид не больше двадцати.

Поздним утром я просыпаюсь в дешевом отеле с видом на промзону. Девушка еще спит, подтянув угловатые коленки к груди, трогательная и беспомощная. Полюбовавшись немного ее ямочками на щеках и убедившись, что она не обчистила за ночь мои карманы, я покидаю ночлежку, чтобы отправиться на встречу с Хароном. По дороге решаю заглянуть в автоцерковь.

Не то чтобы я очень религиозен. Мне просто нравятся церковные ощущения – спертый воздух и наркотический аромат ладана заставляют мой мозг работать быстрее. Должно быть, потому, что в эти моменты я четко осознаю неисправимую бессмысленность бытия. Это ощущение, столь близкое мне и столь далекое от суеты мегаполиса, помогает спрятать мою уязвимость под маской иронии.

В тускло освещенном холле универсальной автоцеркви, вписанной в квартал между стрип-баром и магазином гаджетов, в это время никого нет. Я вхожу в одну из кабинок-капсул, двери за мной смыкаются, и темные стены-экраны окружают меня со всех сторон. На мониторе передо мной появляется текст.

Выпадает меню. Просмотрев его, тыкаю пальцем в «умеренный католицизм».

Ладно, раскошелюсь сегодня, чтобы не смотреть бесконечную рекламу перед исповедью. К тому же Харон скоро должен пополнить мой счет. Я прикладываю телефон к считывателю, подтверждаю сумму и заказываю пакет «Богоугодный», в который входят воскурение фимиама, зажигание свечи, песнопения в записи и, конечно, интерактивная исповедь. После этого на экранах вокруг меня возникает католический храм с горящими на амвоне десятками свечей, по кабинке распространяется любимый мною запах ладана. Из динамиков, вмонтированных в потолок кабины, доносятся голоса юных хористов. Передо мной зависает текст, призывающий меня опуститься на колени, а из пола выезжает специальная скамеечка.

– Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь! – произношу я, чтобы запустить процесс исповеди. Аватарка, появившаяся перед моими глазами, изображает смуглого епископа в массивных очках. Смахиваю ее в сторону – раздражает.

– Господь да пребудет в сердце твоем… – доносится из динамиков голос с индийским акцентом. – Когда ты исповедовался в последний раз?

– Неделю назад, святой отец. И с тех пор я успел согрешить.

– Каковы твои грехи, сын мой?

Так, надо войти в роль кающегося, а то к чему весь этот спектакль.

– Я лгал, воровал, сквернословил, богохульствовал, занимался онанизмом, принимал наркотики и трахал проституток, – импровизирую я. – Вроде все, но, возможно, я что-то упустил.

– Тяжелы грехи твои, сын мой, – произносит безучастный голос. – Но я отпускаю их во имя Отца, Сына и Святого Духа.

– Да, вот еще что. В Бога я тоже не верю, – предстоящая встреча с Хароном настроила меня на озорной лад.

– Бог прощает тебе и это, – смиренно отвечает священник.

– Вот и чудненько. Как там погодка в Бангалоре?

– Я из Калькутты, сын мой. Очень жарко – почти сорок градусов.

– Хорошего вам дня, святой отец.

– Иди с миром.

Выйдя из автоцеркви, я ощущаю, что на душе полегчало – вот она, сила исповеди! Нужно поднажать, чтобы не опоздать на встречу с Хароном.

«Харон», разумеется, не его настоящее имя – когда-то я в шутку прозвал так своего работодателя за его любовь к деньгам. Он брал бы их и с мертвых на пути к вечности, будь у него такая возможность. Старика, похоже, эта кличка вполне устраивала. Свое настоящее имя он светить не любил: его страсть к конспирации иногда напоминала паранойю. Мое имя он тоже трансформировал, сократив его до одной буквы. «Зет» – так называл он меня обычно и только в особых случаях использовал полную форму: Золтан.

Станция, где мы обычно встречаемся, является частью подземного метрополитена. Я оказываюсь на месте чуть раньше назначенного времени. Людей здесь совсем немного, не больше десятка: утренняя толпа часа пик уже схлынула, а обеденная вольется сюда еще нескоро. В ожидании Харона развлекаю себя тем, что пытаюсь вычислить его телохранителя среди присутствующих на станции людей. Обычно он появляется чуть раньше, чтобы оценить обстановку. Каждый раз это новый человек, но во всех них, естественно, есть что-то общее. Кто же это может быть? Тот мужик с журналом кроссвордов, что подпирает колонну? Или крепыш с бычьей шеей, что уставился в свой мобильный, стоя на самом краю платформы? А может, присевший на соседнюю скамейку бродяга с дредами и татуировкой, закрывающей пол-лица? Такого типа сложно принять за телохранителя, и я почти уверен, что именно он работает на Харона – тот любит окружать себя людьми бродяжьего вида, считая их невидимыми.

Чтобы скрасить ожидание, кладу на колено блокнот и принимаюсь рисовать портрет типа с дредами, стараясь в точности перенести на бумагу сплетения его татуировки. Заметив, что я на него посматриваю, он бросает на меня выразительный взгляд, в котором подозрение смешано с удивлением. Но мне все равно, я слишком увлечен рисунком. Завершаю портрет как раз в тот момент, когда Харон появляется на станции.